И как не терпеть, когда у Шантона самая страшная острастка была:

— Захочу вот… Кури-ку-ку! Не запою завтра утром… И заря без меня не займется и солнышко не взойдет. В темноте будете жить… Кури-ку-ку!

Тут все к Шантону бросаются. Упрашивают. Ублажают его. Плачут:

— Пожалей нас, пожалуйста, Шантон Кукарекович. Не лишай солнца.

— Ну уж ладно, — скажет Шантон. — Так и быть, пропою. Велю завтра заре заниматься и солнышку всходить. А потом видно будет.

Услыхала эти слова залетная кукушка и прокуковала:

— Ку-ку! Кукарека ты завиральная! Кто тебе поверит?

Шантон на смутьянку кинулся. Да разве ее достанешь! Сидит она себе на дереве и про Шантона такое выкуковывает — прямо хоть под амбар залезай.

А индюк хитрый был. Подзадорил петуха:

— Шантон Кукарекович! Докажи им, что ты зажигатель зари и повелитель солнца. Не пой завтра. Пусть один денек в темноте посидят.

И пошел, пошел индюк петуха возвеличивать так, что у того голова закружилась. И он решил не петь.

Ночь минует, а он не поет. Заря занимается, а индюк Шантона подбадривает:

— Цыкни ты на зарю! Мигом сгаснет.

Шантон вылетел тогда из курятника навстречу заре и велит ей:

— Сгасни, ослушница! Не занимайся!

А она занимается — пуще горит. Солнце всходит. Глупый Шантон и на солнышко кинулся. Кшикает на него:

— Садись обратно!

А оно выше да ярче. Все ожило. Все радуются. Шантон со стыда под амбар забился.

А индюк только того и ждал. Перь-крылья распустил и на весь свет оповещает:

— Шантон-болтон! Было-боло-буль! Болтон-Шантон! Буль-буль-буль!

На этом и кончилась власть кичливого петуха.

Пять зерен

Получается на белом свете и так: родится сказка, поживет среди людей и умрет. Или заснет. Спит год, другой… Сто лет спит. Двести спит. Спит до тех пор, пока ее жизнь не разбудит.

Именно так было и с этой сказкой. Она очень долго спала, и ее разбудили, затем переодели в новое платье, потому что старое, в котором она уснула, оказалось весьма обветшалым. Посмотрите, как эта разбуженная и переодетая сказка выглядит теперь. Тсс… Она начинает сказываться…

Шел молдаванин Ион через русскую землю да и притомился. Заночевал у русского мужика Ивана. Хлебосолен был Иван, да беден. А для гостя ничего не пожалел. Последний горшок молока на стол выставил. Из последнего пятка яиц яичницу зажарил. Последнюю свинку прирезал. На славу угостил. Наелся, напился молдаванин Ион, выспался. Сил набрался, в дорогу собрался, прощаться с Иваном начал:

— Добрый ты человек, Иван, великого ты народа сын. Хоть и не богат я, а хочу вознаградить тебя, чтобы ты меня не забыл и народ твой обо мне помнил.

Сказал так молдаванин Ион и вынул пять зерен. Вынул и говорит:

— Это первое зерно за горшок молока. Пусть оно у тебя никогда не переводится. Весной посеешь зерно, по осени молоко вырастет.

Подал Ион Ивану второе зерно:

— За яичницу это зерно. Посеешь его по весне, по осени оно курицами заквохчет, гусями загогочет.

Подал Ион Ивану третье зерно:

— Не пожалел ты для меня последней свинки. Пусть у тебя из этого зерна стадо свиней вырастет.

Подал Ион Ивану четвертое зерно:

— Не просил я у тебя шерстяные рукавички, ты сам понял, что зимой худо мне без рукавиц придется. Пусть это четвертое зерно овцами вырастет, шерстью обернется.

Подал Ион Ивану пятое зерно и сказал:

— А это пятое зерно самое главное. Памятное зерно. Что вырастет из него — своему народу раздай. Народ век тебя не забудет, сказку про тебя сложит и меня в этой сказке вспомнит.

Взял Иван зерна и спрашивает:

— Как называются эти всемогущие зерна, Ион, из которых молоко, куры, гуси, свинки, овцы растут?

— Называются они в молдавской земле папушой. А как в твоей земле их звать будут, не мне про то знать.

Сказал так Ион, простился с Иваном и в путь-дорогу отправился.

Минула осень, прошла зима, пришли красные дни весны. Хорошо взрыхлил землю Иван и зерна посеял. Посеял зерна и принялся ждать, когда они молоком нальются, нестись начнут, свинками, овцами вырастут.

Смеется народ над Иваном:

— Слыхано ли дело, чтобы молоко в поле росло?

— Небывалое дело, чтобы зерно поросятами поросилось.

— Как ты, Иван, мог поверить прохожему? В поле лен-конопля растет, а не овечья шерсть.

Молчит Иван, а с поля не уходит. Молочные, яичные, свиные, шерстяные всходы ждет.

Пришло время, проклюнулись ростки и так ходко в рост пошли, как ни одно дерево не росло. Могучие зеленя, высокие стебли. Сбежался народ — глазам не верит. По два, по три колоса на каждом стебле. Невиданные колосья — по хорошему огурцу. По пятьсот, по тысяче зерен в колосе. И каждый колос — на свой голос. Один коровушкой мычит, другой курицами квохчет, гусями гогочет, третий свинками хрюкает, четвертый овцами блеет, пятый для добрых людей семенным белояровым зерном зреет.

— Вот так папушой! Всемогущий папушой!

Много ли, мало ли лет прошло, зазеленели наши поля высоченным папушоем. Лесом стоит. Бором шумит. Народ веселит.

Стал папушой кормить сочным листом коров, а коровы доить густым молоком. Вырастил папушой своим сытным зерном жирных свинок, кур, гусей. Едят папушой бараны и овцы. Густо обросли они мягкой шерстью.

Добрую сказку сложили про мужика Ивана, что вырастил на Руси всемогущий папушой, и молдаванина Иона хорошим словом за пять зерен вспомнили.

Далеко пошел всемогущий богатырь папушой. Во все края он, кормилец, шагнул. Только в наших краях папушой новое имя получил. Белояровой пшеницей его зовут, кукурузой называют.

Вот какой теперь стала жить и сказываться старая сказка в новом платье. Пожелаем ей долгих дней. Обережем ее от нерадивого пахаря, темного знахаря и пустого бахаря. Пусть живет она на устах добрых, смелых, настойчивых и трудолюбивых людей.

Свечка

Горела свечка в старом подсвечнике, горела да и отгорела. Погасла. Кончилась.

— Какая она недолговекая, — весело сказал таракан, выползая из щели. — Мало пожила свечка.

— Да, она мало пожила, — сказал, вздохнув, старый подсвечник, — зато ярко горела. Многим от нее было светло и радостно.

Ничего на это не ответил таракан, уползая к себе в щель. Потому что в подсвечник вставили новую свечу и зажгли. А таракан не любил света и боялся его.

Удочеренная яблонька

Тихо росла, жидко цвела лесная яблонька. Зато не боялась она ни жары, ни холода, ни ветров, ни пурги. А любить ее никто не любил, миловать не миловал и добрым словом не жаловал. Потому что яблоки у нее были жесткие, да кислые, да мелкие.

— Кому я такая нужна? — жаловалась ветру яблоня. — На что мои сильные корни, закаленные ветви и крепкий ствол? Уж лучше бы мне уродиться липой или сосной. Стала бы я жить бревном в избе или на худой конец скамейкой. Как-никак на людях.

Горевала так она не один год, оплакивала свою судьбу, да счастливый день выдался. Прохожий человек на нее залюбовался.

— Ах, какая у тебя крона богатая! Какая ты из себя могучая! До чего ты сильна, яблонька! Дикой красоты красавица.

Как услышала эти ласковые слова яблонька, зашелестела, листочки отряхивать стала, ветки оправлять и весело засмеялась.

— Очень приятно, прохожий человек, что я вам понравилась. Премного благодарна.

— Да за что же благодарить меня, милая? — говорит прохожий человек. — Не по моей воле ты такая, а сама по себе. Не хочешь ли ты, яблонька, ко мне перебраться на жительство? Я тебя удочерю. Воспитаю. Выращу. Свое имя-фамилию дам.

— Да я с превеликим. Хоть сейчас. Выкапывайте, пожалуйста.

А прохожий человек улыбнулся да и сказал:

— Корни боюсь повредить. Осенью жди меня.

Очей не смыкала, ночей не спала яблонька. Дождалась осени. Пришли люди. Обкопали корни. Ящик подвели. Вагами подняли ящик с яблоней на телегу и перевезли дикую красавицу в большой фруктовый сад.